[ezup]

История Карцева, как и Юдицкого, теснейшим образом связана с оборонной промышленностью. Все его лучшие работы были посвящены этой теме, и в итоге его потрясающий талант и невероятный гений были бездарно растрачены партийными бюрократами. Кроме того, Карцев (как и Лебедев) стоял у самых истоков отечественного компьютеростроения – он застал еще М-1 Брука!

С этого мы и начнем наш рассказ.

Отметим, что многие машины, из упомянутых здесь, уже описывались ранее, так что мы будем просто отсылать читателя к соответствующим статьям.

Путь в информатику для Карцева начался, как для истинного ветерана, еще в 1951 году. Семья, к счастью, не наградила его родичами – врагами народа, так что с происхождением и обучением у него проблем не возникло.

Родился Карцев в Киеве в 1923 году, отцу повезло умереть через год после его рождения и таким образом ловко избежать превращения в потенциального вредителя в тридцатые. После смерти кормильца семья переехала в Одессу, потом в Харьков, затем вернулась в Киев, где Карцев в 1941 году успешно закончил школу и тут же был призван на фронт.

Сражался он отчаянно, в составе Юго-Западного, Южного, Северо-Кавказского и 2-го Украинского фронтов, был танкистом, прошел всю войну и демобилизовался только в 1947 году. Принимал участие в освобождении Румынии, Венгрии, Чехословакии, Австрии. По итогам войны двадцатилетний старшина обзавелся орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За взятие Будапешта», так что проявил он себя достойно.

После дембеля Карцев не пошел по партийной линии, как наши слесари-министры, а переехал в Москву и поступил в Московский энергетический институт на радиотехнический факультет, учился даже слишком хорошо – на третьем курсе сдал экзамены экстерном и за четвертый, и как один из лучших студентов МЭИ в 1950-м оказался в числе избранных, которых Брук забрал к себе прямо с пятого курса в лабораторию электросистем Энергетического института АН СССР (ЭНИН) для строительства первого/второго (смотря как считать, см. статью про М-1) компьютера в СССР – М-1.

М-2


Карцев работал усердно и проявил такие способности, что в 1952 году после выпуска волноваться о работе ему не пришлось – талантливый выпускник немедленно устроился в ЭНИН АН СССР уже на постоянную работу, конструируя машину М-2. Для нее он стал уже основным разработчиком, производительность машины составляла порядка 2 KIPS – по тем временам приличная цифра, как мы помним, монструозная «Стрела» имела столько же. Сравните, однако, параметры.

По-прежнему собранная едва ли не из металлолома (сотрудники ЭНИН активно разбирали на запчасти немецкие трофеи, как мы уже упоминали), миниатюрная и удобная в управлении М-2 по всем параметрам уделывала чудище разработки НИЭМ. Зная СССР, несложно догадаться, что пошло в серию. Как мы помним, из трех проектов машин 1952–1954 годов «Стрела» была наихудшей – БЭСМ была в 1,5 раза меньше и в три раза быстрее, а М-2 в 6 раз меньше и проще при таком же быстродействии. По сути, традиция смотреть не на характеристики, а на приближенность к партии была встроена в отечественное компьютеростроение прямо в момент его создания.

Самое интересное, что попасть в серию у М-2 не было и шанса. Машина была изготовлена совершенно кощунственным для СССР способом – ее не было в Госплане и на нее не было спущено ТЗ. Ее не заказывали и не утверждали чиновники, по сути, Брук, как и в случае с М-1, занимался разработкой компьютера чуть ли не подпольно.

В итоге абсолютно все, что нужно было изготовить и собрать, делалось кустарно, на коленке и по частям. М-2 была в несколько раз больше, чем М-1, построить ее силами лаборатории было невозможно. Никакой завод взяться за ее производство без постановления партии, естественно, не мог, в результате пришлось вести производство по частям, договариваясь то тут, то там по всей Москве через личные контакты Брука.

Например, постамент машины изготовили на опытном заводе Института горючих ископаемых АН СССР, ОЗУ – на заводе медицинской аппаратуры, логические блоки монтировались в экспериментальных мастерских МЭИ. Изготовленные части поступали в лабораторию для сборки и настройки, а в производство направлялась новая партия документации и т.д. Работая таким способом, через 19 месяцев удалось собрать арифметическое устройство и устройство управления, еще месяц ушел на блок питания и магнитный барабан. Наконец, к декабрю 1953 года был подключен шкаф с ОЗУ, и машина завелась.

Что удивительно – эта история повторялась, вообще, во всех разработках самого Брука, его машины создавались все время пиратским способом, без государственной поддержки. Единственным его покровителем был директор ЭНИН АН СССР академик Глеб Максимилианович Кржижановский, творец ГОЭЛРО, эталонный старый большевик и друг Ленина, каким-то невероятным чудом не вычищенный Сталиным в 1930-е (несмотря на его личную неприязнь к нему). Как вспоминал Александр Залкинд,

работа над ЭВМ… велась полулегально, сегодня сказали бы, что это хобби руководителя работ и только.

Как мы уже говорили, в начале 1950-х машинное время в СССР обладало такой ценностью, что заявки на использование компьютера подавали через министров, у М-2 в этом отношении было преимущество. Оказавшись в своеобразном правовом вакууме, ни к кому формально не прикрепленная, она использовалась вне стандартной иерархии для решения задач, утверждаемых лично Бруком.

Естественно, использование такой уникальной для Союза тех лет вещи, как компьютер, не могло в любом случае не породить политики вокруг машины. Брук выделял время для тех задач, которые ему казались интересными (ну и для тех людей, которые могли поспособствовать его избранию в полные академики, членкором, как мы помним, он уже к тому моменту был). Для удобства работы приглашенных ученых он даже организовал группу программистов, постепенно нарабатывающих библиотеку полезных подпрограмм.

На М-2 работали специалисты из Института атомной энергии, ИТЭФ, ФИАН СССР, Центрального института прогнозов, Государственного астрономического институт им. Штернберга, МАИ, Института нефти, газа и химии им. Губкина, физфака и мехмата МГУ и другие. Надо отметить, что эта машина действительно принесла много пользы – от расчета опор Братской ГЭС и скважин на Ставропольском газовом месторождении до сугубо теоретических изысканий в области элементарных частиц.

Дальше началась, как мы говорили, политика. Брук был тесно знаком с отцами отечественной кибернетики – Соболевым, Ляпуновым, Канторовичем и Китовым. Под кибернетикой мы понимаем ее классический смысл – науку об оптимальных методах управления системами. Канторович и Ляпунов были математиками мирового класса и занимались в том числе экономическими моделями, Соболев, как завкафедрой вычислительной математики мехмата МГУ, всячески их поддерживал, а Китову пришла в голову гениальная по тем временам идея – создать разветвленную компьютерную сеть для Госплана, фактически советский интернет, соединяющий разнообразные управляющие ЭВМ в единую систему.

Мы еще вернемся к этой идее, потому что она дорого обошлась всем, кто ее поддержал, отметим пока, что концепцией вычислительной сети заразился и Брук и начал ее продвигать (как потом выяснилось – напрасно).

Итак, Брук не был бы собой, если бы не попытался извлечь из М-2 и определенную личную выгоду, он надеялся, что на следующих выборах в АН СССР Соболев, видя какую пользу приносит ему машина, отдаст голос за него. По неизвестным причинам Соболев выбрал Лебедева – тот в одночасье вознесся в пантеон советских научных супергероев, а Брук остался ни с чем. В итоге Брук обиделся и в дальнейшем наотрез отказался сотрудничать с МГУ, и машину свою им давать перестал.

Вот как вспоминает об этом Н. П. Брусенцов, конструктор единственной в мире серийной троичной ЭВМ «Сетунь»:

Тогда задача была очень простая: мы должны были для МГУ получить собственную машину М-2, которую сделали в лаборатории Брука. Но получилась неувязочка. На выборах академиков Сергей Львович Соболев – наш руководитель – проголосовал не за Брука, а за Лебедева. Брук обиделся и машину не дал. Я пришел к Соболеву и спросил: чем же я теперь буду заниматься? Он мне отвечает: а давайте свою машину сделаем.

Вообще, не совсем понятно, что имел в виду Николай Петрович, М-2 существовала в единственном экземпляре и тиражировать ее никто не собирался. Вероятно, Соболев обсуждал с Бруком возможность изготовить еще один экземпляр для МГУ или же переместить М-2 в главный вуз страны? В любом случае сотрудничество ЭНИН и МГУ на этой печальной ноте завершилось, а Брусенцов начал проект троичного компьютера, с которым тоже были чудовищные политико-бюрократические мучения, тем не менее в 1958 «Сетунь» успешно заработала.

Максимум пользы, которую извлек Брук из М-2, была реорганизация ЭНИН в 1956 году в самостоятельную Лабораторию управляющих машин и систем АН СССР (ЛУМС АН СССР) под его началом.

Из интересного можно отметить, что Брук также проводил первые в стране эксперименты с компьютерными сетями. В 1957 году на первой промышленной выставке в павильоне Академии наук на ВДНХ выносной пульт ЭВМ М-2 был связан телефонной линией с машиной, расположенной на Ленинском проспекте. Машина решала задачи, задаваемые с пульта, и выдавала распечатки на телетайп, посмотреть на такое диво собралась вся выставка.

Чуть позже эти опыты помогли Карцеву в разработке комплекса М-4 для дистанционной работы с радиолокаторами. Сама машина отработала 15 лет, конечно, будучи безнадежно устаревшей, что еще раз показывает уровень компьютеризации Союза – на вес золота были даже старые компьютеры. После этого, увы, ее ждала типичная судьба – металлолом.

Удивительно, что задолго до Google с их практикой выделять сотрудникам оплачиваемое рабочее время под реализацию их личных идей и проектов, аналогичное начинание внедрил Брук. Пользуясь тем, что машина М-2 была фактически его личным компьютером, он (в то время, когда за машинное время академики буквально дрались) волевым решением выделил воскресенье под развлечения программистов. В итоге сотрудники программировали игровые задачи, задачи диагностики системы и прочие. Из этих развлечений выросли первые в СССР оригинальные алгоритмы перебора, построения справочных систем с логарифмическими записью и поиском и т.д.

М-3


Машина М-3, наследница первых двух, прошла мимо Карцева, ее разрабатывала группа Н. Я. Матюхина с 1954 года (Матюхин был сильным инженером, хотя и не таким гением, как Карцев, он специализировался на малых ЭВМ, и толковый руководитель Брук, не желая разбазаривать попусту подчиненных, выдал ему собственную задачу, так Карцев отправился делать М-4, а Матюхин – М-3).

Сверху – скорее всего, единственные уцелевшие фото машин М-2 и М-3 из архивов ИНЭУМ (http://www.ineum.ru). Снизу – макет машины М-3 в музее Минского производственного объединения вычислительной техники (фото https://museum.dataart.com).

Брук был просто закоренелый анархист, поэтому работа производилась снова без специального постановления, опять в инициативном порядке! Фактически в третий раз бы ничего не получилось, если бы в серии М не были заинтересованы сразу три академика – В. А. Амбарцумян (АН Армении), А. Г. Иосифьян (ВНИИЭМ) и С. П. Королев.

Как мы помним, в середине 1950-х годов количество компьютеров на весь СССР исчислялось десятком и ни одного из них (за исключением украинской МЭСМ) не было в союзных республиках, естественно, перспектива получить хотя бы одну штуку чрезвычайно их вдохновила. В 1956 на опытном производстве ВНИИЭМ было изготовлено три экземпляра М-3, их поделили участники проекта: сам ВНИИЭМ, Королев и Ереванский математический институт АН Армении.

Естественно, ни один завод не брался ее изготовить серийно, так как в планах ее не было, но помог счастливый случай.

В это же время белорусы достраивали Минский завод вычислительной техники, они предложили изготовить машину у себя, и Госплан внезапно дал добро (как видим, во времена до Минрадиопрома и МЭП вопросы о выпуске решались как-то попроще).

Вспоминает Б. М. Каган, неформально руководивший совместной группой разработки:

…Поскольку работа по созданию ЭВМ М-3 была инициативной и не входила в какие-либо планы, то Государственная комиссия во главе с академиком Н. Г. Бруевичем с участием М. Р. Шуры-Буры проявила характер и не хотела принимать машину: мол, родилась незаконно. Но все же приняли. И два года не удавалось по-государственному решить вопрос – запустить ее в серийное производство. В это время организовался Ереванский институт математических машин, и по нашей документации на ЭВМ М-3 этот институт построил свои первые ЭВМ. В те же годы построили завод в Минске, но оказалось, что делать ему нечего. Минчане узнали, что есть машина у Иосифьяна, которую никто не соглашается поставить на серию. И только тогда было принято решение передать документацию на М-3 из ВНИИЭМ на этот завод. Так работа по созданию ЭВМ М-3 стала основой для развития математического машиностроения в Ереване и Минске.

М-3 продолжала систему команд предыдущих машин, была миниатюрной (3 шкафа + питание, общая площадь порядка 3 кв. м, потребляемая мощность 10 кВт, всего 774 лампы и 3000 диодов) и имела чуть меньшую производительность – порядка 1 KIPS (в версии с памятью здорового человека, на ферритах, в версии с магнитным барабаном – не более 0,03 KIPS).

Вообще, стремление к миниатюризации (вылившееся в чрезвычайно удачные модели малых ЭВМ) родилось у Брука не от хорошей жизни.

Как мы помним еще по М-1 (которую пришлось собирать на трофейных купроксах), с лампами у ЭНИН был огромный напряг, и получить даже 200–300 штук было просто высочайшим пилотажем советского блата и пробива (на «Стрелу» при этом выделили суммарно более 50 тысяч, не пожадничали).

Вспоминает один из участников создания серии М А. Б. Залкинд, цитата настолько потрясающе характеризует то время, что заслуживает быть приведенной целиком:

Машинное время на первых ЭВМ было крайне важно для ведомства, где во главе стоял Борода [Курчатов]. Правой рукой Бороды, ответственным за математику был известный ученый С. Л. Соболев. Он часто бывал на ЭВМ М-1, всячески поддерживая наши работы. Для его коллектива требовалось провести обращение матриц большой размерности… В это время мы начали получать первые отечественные пентоды 6Х4. Попытка заменить немецкие пентоды на отечественные провалилась, так как разброс напряжения отсечки наших пентодов был весьма велик… Работа ЭВМ М-1, даже на тестах, прекратилась. Для Соболева это было весьма неприятно. А для нашего коллектива разработчиков – просто катастрофой. Меня послали в Ленинград на завод «Светлана» с заданием привезти партию в несколько сот ламп 6Х4, прошедших специальный контроль.
Для этого изготовили простейший стенд с сетевой вилкой и с одной ламповой панелью, схемой питания для пентода и тестером ТТ для замера тока.

Подготовили обычное письмо: «В порядке оказания технической помощи просим разрешить представителю отбраковать ваши лампы 6Х4. Оплату гарантируем…»

Перед самым отъездом у нас побывал С. Л. Соболев. Он сказал мне: «Если будут трудности, вам следует позвонить по телефону… В начале разговора произнести слово (Сергей Львович привел название известного всем цветка). После такой подготовки я с трепетом ступил на ковровую дорожку кабинета главного инженера завода «Светлана» Гаврилова. Я еще топтался у входа, когда Гаврилов, не поднимаясь с кресла, спросил: «Подбирать лампы?» Я ответил: «Да». В ответ услышал: «Вон отсюда!..»

Грустно поплелся я в гостиницу и тут вспомнил напутствие Сергея Львовича. Позвонил. После ответа абонента назвал цветок. Голос в трубке произнес номер квартиры в жилом доме на Невском проспекте, против трикотажного ателье. Приехал по этому адресу. Внешне обычная квартира. Впустили, внимательно выслушали и сказали: «Мы действуем только на уровне третьего секретаря обкома. Вам придется подождать два дня и позвонить нам тем же способом». Через два дня на мой звонок был ответ: «С Гавриловым все в порядке. Можете его навестить». На «Светлане» Гаврилов улыбался, подал руку и дал указание выполнять все, что мне требуется. Я увез в Москву три сотни ламп 6Х4.

История, достойная «Семнадцати мгновений весны», для того чтобы обрести пару сотен пентодов.

В итоге Брук научился мастерски экономить на всем, чем можно, и так родился чрезвычайно удачный проект малых машин. Серия М-3 выпускалась в Минске с 1958 до 1960-го в упрощенном варианте (с памятью на примитивном магнитном барабане), изготовлено 16 машин, и в 1960-м успели сделать еще 10 с ферритовой памятью. В том же году завод перешел на «Минск» – их собственную версию М-3 (разработчик Г. П. Лопато, всего было создано 10 версий этой архитектуры, а сам Лопато мотался потом по всему Союзу и даже заграницу, помогая отлаживать их машины М-серии).

В Ереване машина послужила основой для «Арагац», «Раздан» и «Наири». Самое примечательное, что в середине 1950-х международное и внутрисоюзное сотрудничество было налажено на удивление эффективнее, чем в 1960-х. Экземпляры документации на М-3 получили не только армяне и белорусы, но и академик В. А. Трапезников для Института проблем управления (ИПУ) АН СССР, а также группа кибернетических исследований Венгерской АН в Будапеште (их М-3 была собрана в 1958) и даже китайцы! Впрочем, история ранних китайских военных компьютеров выходит за рамки этого рассказа и при наличии интереса со стороны читателей заслуживает отдельную статью, тем более что на русском языке информации об этом нет вообще.

Инженеры отлаживают программу на ЭВМ «Минск-1» в ЛИТМО. ЭВМ «Арагац» в вычислительном центре ПермГУ. «Раздан-2» – заводская версия М-3, доработанная Ереванским НИИ мат. машин. Начало 1960-х (фото https://museum.dataart.com).

М-4


А что в это время делал Карцев?

Конечно же, строил М-4! Уже известный нам по теме ПРО директор Радиотехнического института АН СССР академик А. Л. Минц в 1957 году обратился к Бруку с предложением разработать компьютер для радиолокации, предназначенный для работы в связке с радаром Ю. В. Поляка. Брук, естественно, согласился, причем в лучших традициях советской классики генеральным конструктором стал он, а разработчиком, конечно же, Карцев.

Машина была уже полупроводниковой и архитектурно приспособленной под конкретные алгоритмы обработки сигналов, например, процессор поддерживал аппаратное извлечение квадратного корня, двойные сравнения и т.п. Карцев в М-4 впервые предложил решения, ставшие позднее классическими – прошивку с алгоритмами, канальные сопроцессоры ввода-вывода и прочие архитектурные особенности компьютеров ПВО/ПРО 1960–1970 годов.

Для ЭВМ М-4 проектировалось два варианта АЛУ: У-1 параллельного типа на статических триггерах с использованием импульсно-потенциальной системы элементов (транзисторы П-16Б) и У-2 последовательного типа У-2 с использованием чисто импульсной системы на динамических триггерах с диффузионными транзисторами П*403 и линиями задержки. Изготовлены были оба, но в серию пошло параллельное.

Карцев, кроме общей архитектуры, лично отвечал за разработку устройства управления. Машина получилась, опять-таки, довольно компактной, вся аппаратура помещалась в 4 шкафах и 2 стойках. Через год работа была закончена, и документация поступила на Загорский электромеханический завод (ЗЭМЗ), к 1960 году два прототипа были изготовлены и установлены в Радиотехническом институте АН СССР для настройки и стыковки с радаром. Для удобства работы коллектив во главе с Карцевым был выделен в Спецлабораторию № 2. Эти люди позднее вошли и в карцевский НИИ.

В это время в Казахстане на Балхашском полигоне уже вовсю проходили первые испытания прототипа Системы «А» – противоракетной обороны Кисунько. Для управления и сопряжения использовался эрзац, по-быстрому переделанный Бурцевым из БЭСМ-2 – машина М-40, производства ИТМиВТ.

Вообще, Бурцеву, как мы уже говорили, несказанно повезло – сам того не ожидая, ученик Лебедева умудрился, не участвуя ни в каких баталиях, автоматически стать единственным в СССР разработчиком реально работавших компьютеров ПРО, выпущенных серийно, принятых на боевое дежурство и работавших в таковом качестве. В результате 99 процентов людей, находящихся минимально в теме отечественного развития противоракетной обороны на вопрос – кто был главным героем разработки компьютеров ПРО, уверенно назовут Бурцева.

Судите сами – когда в 1955 году Кисунько искал ЭВМ для своей системы, под рукой были только «Стрела» (бессмысленно даже и думать о таком), М-2 (аналогично, мощности и близко не те), машин Карцева еще и в проекте не было, БЭСМ-2 работы самого мэтра Лебедева тоже не годилась, к счастью, у него нашелся толковый ученик – Всеволод Бурцев, уже имеющий опыт с компьютерами для радаров (проект «Диана», 1953 год).

В итоге Кисунько был вынужден в 1959 довольствоваться его связкой М-40 и М-50, и именно они и участвовали в эпохальном удачном эксперименте перехвата баллистической ракеты.

Далее в 1961 году он разрабатывает усовершенствованную версию М-50 – 5Э92б, которую, опять же, ставят на прототип системы А-35 в ожидании машины Юдицкого, которую в 1971, как мы уже знаем, отменяют. И вуаля – Бурцев снова волею судьбы становится автором первой в СССР ЭВМ ПРО, поставленной на боевое дежурство. Далее проект Кисунько закрывается вместе со всеми работами Карцева и Юдицкого, а новая система ПРО А-135 получает компьютер «Эльбрус» работы… да-да, снова Бурцева.

«Эльбрус-2» причем функционировал в составе комплекса еще в 1995 году, что в результате привело к устойчивому мифу: ИТМиВТ – единственный величайший разработчик суперкомпьютеров мирового уровня в СССР с момента своего основания и до краха Союза, Лебедев (в наиболее олдскульном варианте мифа) / Бурцев (в версии приближенной к реальности) – величайшие отцы советских суперкомпьютерных технологий, настолько крутые, что их машины 50 лет защищали наше небо от вражеских ракет. Впрочем, об ИТМиВТ и их машинах разговор нам еще предстоит долгий и интересный.

Сейчас же снова вернемся к Карцеву.

Самое интересное, для чего предназначалась система М-4?

Читатель мог бы подумать, что полигон Сары-Шаган на Балхашском озере в Казахстане в 1961–1962 годах означает систему «А» и противоракетную оборону. Ничего подобного, как мы помним – машину Карцеву заказал Минц, не желавший иметь ничего общего с противоракетной ересью. Полигон же использовался для кучи разнообразных испытаний, и в начале 1960-х там проводили исследования абсолютно шизотехнического проекта Челомея – системы «Истребитель спутников».

В итоге жизнь и работы Карцева оказались до самого конца так или иначе связаны с этим проектом.

Вообще, Челомей был личностью эпохальной и великой, он определенно заслуживает отдельной статьи, которую, да и далеко не одну, о нем уже написали. Поэтому здесь мы коснемся только непосредственно проекта, для которого создавали М-4 и его предыстории.

Как известно, вся жизнь Челомея прошла в сплошном противостоянии с Сергеем Королевым. О таланте Королева, как конструктора, можно долго дискутировать, но менеджером и даже топ-менеджером, как бы сейчас сказали, он был совершенно гениальным (и превосходно разбирался в работе советской бюрократии, умея в любой момент смазать критично важную шестеренку). Челомей же был действительно гениальным ученым, механиком и математиком, но при этом поперечным, практически как Кисунько, и партийные баталии давались ему с трудом.

О том, что было в условиях СССР важнее, можно судить по 1945 году.

К этому моменту Челомей, будучи простым студентом, читал курс лекций по динамике конструкций инженерам Запорожского моторостроительного завода, на год раньше потока закончил с отличием Киевский авиационный институт, параллельно в Академии наук УССР прослушал курс лекций по механике и математике великого итальянского ученого Туллио Леви-Чевита (Tullio Levi-Civita), отца математической части общей теории относительности, работавшего с Эйнштейном, общался и учился у таких выдающихся математиков и механиков, как академик Граве и знаменитый Крылов. В возрасте 22 лет написал свой первый университетский учебник (изданный!) по векторному анализу, к 25 издал 14 статей и стал кандидатом наук, защитившись в Институте математики АН УССР, в 1940 году в числе 50 лучших молодых ученых Союза его принимают в специальную докторантуру при АН СССР (26-летний Челомей – самый молодой в этой полусотне избранных).

В 26 лет он становится доктором наук и получает Сталинскую стипендию в размере 1500 рублей, огромную по тем временам сумму, больше зарплаты профессора. В 1942 Центральном институте авиационного моторостроения им. П. Баранова Челомей изобретает и строит первый в мире пульсирующий реактивный двигатель, а к 1945 году на вооружение принимается его крылатая ракета 10X, первая в СССР и вторая в мире.

К этому времени Сергей Королев заканчивает техническое училище в Москве, строит планеры и летает на них, в 1933 году каким-то образом умудряется попасть в Реактивный научно-исследовательский институт НК ВиМД СССР и к 1935 году стать начальником отдела ракетных летательных аппаратов. И тут его карьера трагически прерывается – руководство Реактивного института угодило под чистки, и он в том числе. В знаменитой шарашке ЦКБ-29 помогает еще одному сидельцу – Туполеву проектировать Пе-2 и Ту-2, во второй шарашке – ОКБ-16 приделывает к Пе-2 реактивный ускоритель, в 1944 году досрочно освобожден. И тут карьера поперла.

В итоге, к 1950 году Королев становится начальником и главным конструктором в созданном под него ОКБ-1 НИИ-88 МВ СССР, а Челомея вызывают на ковер к Сталину по доносу о бесперспективности всех его работ. Челомея выгоняют отовсюду, забирают его КБ, его завод передан А. И. Микояну и ему грозит отправиться туда, откуда недавно вышел его конкурент Королев. В феврале 1953 года он лично едет к Сталину.

По словам Челомея,

на карту было поставлено все. Напряжение экстремальное. Но у меня было одно преимущество: я был молод.

В результате случилось чудо, и из кабинета вождя Челомей отправился не в ГУЛАГ, а обратно домой, каким-то образом убедив Сталина в том, что он не вредитель. Через месяц Сталин умирает, а Челомей, все еще в шоке от произошедшего, знакомится с Хрущевым.

Пережив такой перелом, люди обычно извлекают ценные жизненные уроки, извлек и Челомей. Он навсегда осознал, что важнее всех реальных разработок – реальные покровители в партии. В феврале 1958 года выпускник МВТУ имени Н. Э. Баумана Сергей Никитич Хрущев был распределен в одну из самых перспективных организаций ВПК – ОКБ-30 к нашему знакомому Кисунько. Однако в тот момент он находился на подъеме, имел целую пачку заявок и, даже не смотря список, заявил о переборе и отказался от приема на работу очередной группы выпускников.

Его зам Елизаренков заметил фамилию Хрущева, но, зная характер шефа, возражать не стал. Так бесценный список угодил на стол главного конструктора мало кому тогда известного ОКБ-52 Госкомитета по авиатехнике Челомея и тот мгновенно понял, что такое сокровище упускать нельзя. Сын генсека был немедленно принят, и в том же году Челомей был избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1959 году назначен генеральным конструктором авиационной техники СССР, без проволочек и колебаний на вооружение подводных лодок был принят его первый ракетный комплекс П-5. Сразу после смерти авиаконструктора Поликарпова Челомей занимает его прекрасно оснащенный опытный завод на Ходынке.

Как мы уже помним, он пытается заявить свой проект ПРО, немного маниакальный и предусматривающий массированные термоядерные воздушные взрывы противоракет в районе Северного полюса, откуда должна была идти основная волна атакующих МБР, но, сам понимая абсурдность идеи, от нее отказывается. Его вечный конкурент Королев в это время запускает первый ИСЗ, и Челомея посещает интересная мысль – в пику сопернику заявить на конкурс идею противоспутникового оружия. Ну и заодно было необходимо нагрузить правительственным заказом свое КБ – ниши противовоздушной и противоракетной обороны были заняты Расплетиным и Кисунько, противоспутниковая тематика оставалась свободной. Тем более 28 февраля 1959 года США вывели на орбиту первый военно-экспериментальный разведывательный спутник Discoverer 1. Хрущёв тут же заявил, что никакие чужие разведывательные спутники не смеют осквернять космос СССР, кто-то вбросил безумную идею, что на борту спутника может быть ядерная бомба, в итоге несложно догадаться, что Челомей получил карт-бланш на любые свои эксперименты.

Дальше начался типичный кордебалет, похожий на тот, что был с противоракетной обороной, только с противоспутниковой. Спутник надлежало сбивать спутником, выводить оный противоспутник на орбиту надо было тяжелой ракетой (ибо боевой спутник тех лет по проекту имел массу под две тонны), значит надо было строить тяжелую ракету. Тут уже вскипели КБ Королева и Янгеля – Челомей полез в их вотчину.

У Янгеля уже была готова даже ракета Р-16 стартовой массой около 140 тонн (примерно столько, сколько нужно). Услышав о проекте, подтянулся Микоян, и даже Кисунько предложил свою помощь, но Хрущев отверг их всех в пользу ОКБ-52. При этом, чтобы завалить Королева, потребовались дополнительно усилия самого маршала Устинова, который его терпеть мог и продвигал ему в качестве конкурента Янгеля. Отметим, что победы Челомея маршал ему не простил и до конца карьеры ставил палки в колеса, особенно после смерти Хрущёва.

Когда в 1964 Хрущева поперли, Челомей чуть было не попал под каток репрессий второй раз, к счастью, времена уже были травоядные, поэтому ограничилось все типичной подковерной борьбой «кто чьи проекты успеет прикрыть раньше». В итоге это вылилось в то, что комиссия во главе с Келдышем и при поддержке Устинова зарубила проект челомеевского «Протона» в пользу безумной конструкции Королева, техношизофренической ракеты Н-1, все 4 пуска которой закончились феноменальным провалом, включая мощнейший в истории космонавтики взрыв в пять (!) килотонн, полностью уничтоживший не только ракету и стартовый стол, но и все в радиусе полукилометра от точки запуска (на удивление история позже восстановила справедливость – «Протон» стал одной из лучших в мире ракет, гордостью СССР и России, используемой много лет и выполнившей несчетное количество полетов).

В 1979 году Устинов дожал Челомея, его ограничивают в деятельности, закрывают разрабатываемые им программы пилотируемых полетов, снимают с запуска уже абсолютно готовую и отлаженную первую автоматическую станцию «АЛМАЗ-Т» для всепогодного зондирования и радиолокации Земли.

В 1981 году Устинов скажет о Челомее:

Он стал очень самостоятельным.

После чего выходит постановление ЦК КПСС и Совмина СССР, фактически запрещающее все работы челомеевского НПО «Машиностроение», связанные с освоением космоса. Через три года Челомей умирает, его забывают на много лет, единственным легендарным творцом советской космической программы во всех учебниках становится причисленный к пантеону официальных гениев СССР Сергей Королев. И только в начале 2000-х эта версия начинает постепенно трещать по швам.

Возвращаясь к проекту М-4, отметим, что, естественно, для комплекса ПСО потребовалась и вся наземная обвязка – командно-измерительные комплексы и радары. Челомей с Расплетиным и Минцем, в отличие от Кисунько, не ссорился и потому получил их полную поддержку и в одном, и в другом. Естественно, это было только началом. Прочувствовать атмосферу тех лет и тех совещаний помогут воспоминания научного руководителя ЦНИИ «Комета», академика А. И. Савина.

К началу моей работы в КБ-1 основные обязанности распределялись следующим образом. С. Л. Берия, А. А. Колосов и Д. Л. Томашевич вели системы «Комета» и ШБ-32, П. Н. Куксенко и А. А. Расплетин – систему «Беркут». Вскоре я был назначен заместителем главного конструктора С. Л. Берии по предприятию. После отставки С. Л. Берии и П. Н. Куксенко, заместитель главного конструктора по науке А. А. Расплетин был назначен главным конструктором по зенитной ракетной тематике, а я – его заместителем…

Вскоре наступили довольно тяжелые времена для нашего конструкторского коллектива.

С одной стороны, после заявления Н. С. Хрущева о бесперспективности стратегической авиации, стали сворачиваться работы по самолетным системам реактивного вооружения – нашей основной тематике.

С другой стороны, чрезмерное увлечение главы государства ракетостроением привело к бурному росту ракетных КБ. Кисунько занимался экспериментальной системой ПРО, и к нему начался приток кадров от Расплетина и Колосова. Видя растущий буквально не по дням, а по часам авторитет Григория Васильевича, специалисты переходили к нему на работу. Он принимал их охотно, тем более что штатное расписание его СКБ-30 постоянно увеличивалось. Александр Андреевич занимался модернизацией системы противовоздушной обороны Москвы, и руководство страны относилось к его деятельности благосклонно.

Мы же оказались под угрозой закрытия. Надо было спасать коллектив. Разрабатывая авиационные, зенитную и противотанковую системы, я обратил внимание на совершенно новую и, как мне показалось, очень близкую нам космическую тематику. Наше оружие предназначалось для борьбы с подвижными целями – авианосцами, самолетами, танками. Поражение маневрирующей цели – сложная задача, поэтому главное внимание мы уделяли созданию систем управления и наведения ракет. Постепенно сложился уникальный коллектив специалистов высокого класса. Среди разработчиков баллистических ракет таких специалистов не было, так как БР предназначены для борьбы с неподвижными целями.

Раздумывая над перспективами нашего ОКБ, я понял: либо мы перейдем на космическую тематику, либо прекратим свое существование, как коллектив. Позвонив к В. Н. Челомею, я попросил меня принять. Владимир Николаевич сразу назначил время, и вскоре мы встретились в его КБ. К встрече я подготовился основательно, начертил схемы, которыми иллюстрировал свой рассказ. Челомей слушал внимательно, но окончательного ответа не дал. Встреча закончилась. Я ждал.

Начали доноситься слухи о том, что с космическими идеями к Челомею обратились несколько ведущих конструкторов. Будут ли приняты мои предложения?

Наконец, мне сообщили, что В. Н. Челомей назначил совещание. Когда я приехал, в его кабинете уже сидели Расплетин, Кисунько и Калмыков. Челомей начал совещание, не обращая на меня никакого внимания. Слушая его, я почувствовал, что почва уходит из-под ног. В конце своей речи он объявил о том, что противоспутниковую систему поручает Кисунько, а морскую космическую разведку – Расплетину. Я встал и начал защищаться. О чем конкретно тогда говорил – уже не помню. Очень волновался. Закончив, сел на место и подготовился к приговору.

Не могу сказать, чем я взял Челомея, но его заключительная речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. Изменив свое решение на противоположное, он заявил, что поручает нашему СКБ-41 и космическую разведку, и противоспутниковую оборону.

Возражать ему никто не стал. Колосов оставил занимаемую должность, а я был назначен исполняющим обязанности главного конструктора СКБ-41. Осенью 1960 года мы приступили к разработке аванпроекта системы «Истребитель спутников». Нам были поручены наземный комплекс, бортовой комплекс, часть автоматики спутника и программа управления.

Кисунько, кстати, тоже не простил Челомею это решение и в дальнейшем (параллельно отбиваясь от своей травли Минрадиопромом) принял участие в травле Челомея, учиненной покровителем Кисунько маршалом Устиновым. Скорпионы в банке могут послужить неплохой моделью жизненного пути многих советских генеральных конструкторов, вне зависимости от их гениальности. К сожалению, реальность их существования была такова, что не запачкаться тем или иным способом не удалось практически никому. И, глядя на те времена и те поступки, сейчас приходят на ум разве что бессмертные строки Николая Гоголя из «Мертвых душ»:

Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.

Сверху – непримиримые противники, Челомей и Королев, были даже внешне немного похожи, обычно улыбчивый Челомей тоже мог быть и серьезным, и жестким, а угрюмый и строгий Королев – обаятельным и улыбчивым. Снизу – дети с трудной судьбой, Сергей Хрущев и Серго Берия. Оба работали с ракетами, оба были конструкторами, обоих после падения их отцов обвинили в том, что они заняли свое место исключительно благодаря протекции родителей и без нее были бы никем (фото http://www.npomash.ru, http://deduhova.ru, https://comp-pro.ru, https://ru.wikipedia.org/)

Поскольку при разработке системы ИС главными и самыми сложными были две задачи, полностью аналогичные проблемам ПРО: выделить спутник противника и с высокой точностью навести на него собственный противоспутник, то для решения этой проблемы потребовались и не менее мощные компьютеры.

Так Карцев получил свой заказ, а на полигоне Сары-Шаган появилась М-4 с неплохой производительностью порядка 50 KIPS.

По ходу внедрения машины был получен ценный опыт, и буквально в процессе внедрения было решено построить улучшенную версию машины – М-4М, методом добавления к ней специфических узлов первичной обработки радиолокационных данных: переключатель секторов, преобразователь кодов, накопитель, пороговое устройство, буферная память, устройства перекодирования, устройство определения координат, буферные регистры и т.д. Комплект получил название устройство первичной обработки (УПО) и должен был занимать еще один типовой шкаф от М-4. В процессе пришлось изрядно постараться, раздобыть новые высокочастотные диффузионные транзисторы, но в итоге модернизация получилась, как задумано.

Шкаф УПО был готов к октябрю 1962 года и к 1963 году М-4М (в некоторых источниках используется изначально предложенный Карцевым индекс М4-2М) была смонтирована на Балхашском полигоне. Обе машины находились в эксплуатации на объекте до 1966 года.

Везде пишут, что М-4М производилась серийно, на практике же вышло немного не так.

Точно было изготовлено 8 экземпляров комплекта (по числу РЛС «Днестр», 2 станции по 4 установки, одна под Иркутском, Мишелёвка, узел ОС-1 и на мысе Гульшат озера Балхаш в Казахской ССР, Сары-Шаган, узел ОС-2). Комплекты находились в эксплуатации всего 4 года до 1966, когда система «Днестр» устарела и была заменена «Днестр-М», а позднее – «Днепр».

Единственное каноническое фото М-4М, полный комплект шкафов, 4 – для основной машины, 5-й – шкаф УПО, 6-й – аппаратура сопряжения. Рисунок проекта РЛС «Днестр» (фото http://www.icfcst.kiev.ua/, https://ru.wikipedia.org/)

Необходимо отметить и еще один важный факт.

Знакомство с радарщиками в дальнейшем вышло Карцеву ну очень уж боком. Дело в том, что разработки радарного оборудования подгреб под себя образованный в 1965 году тот самый великий и ужасный Минрадиопром, и Карцева с его НИИ, поскольку он уже работал над соответствующими темами, автоматом приписали в подчинение Калмыкову. Зная все части предыдущей истории, несложно догадаться, что ничем хорошим такое подчинение для несчастного Карцева кончиться не могло, оно и не кончилось.

Вывод


Подводя итоги буйным пятидесятым, можно сказать следующее, естественно, на правах дискуссии.

Сама по себе идея «Истребителя спутников» с точки зрения концепции была куда более безумна и бесполезна, нежели противоракетная оборона. Как уже было упомянуто – именно факт того, что советская противоракета впервые в мире смогла остановить атаку МБР очень качественно охладил многие горячие головы Пентагона, всю вторую половину 1950-х борющихся со своим желанием потыкать в красные кнопки.

Важность системы ПВО отрицать еще более глупо, так что вложения сил и средств в их разработку были полностью оправданы.

Что же касается системы ПСО, то придумать адекватный кейс ее использования практически нереально.

Идея, что спутник может нести ядерную бомбу, по меркам технологий 1950-х была абсурдна – в разы надежнее, дешевле и безопаснее для самих себя использовать обычные ракеты. Сбивать чужие спутники (пусть даже потенциальных шпионов) в мирное время – сложно представить больший абсурд, как с точки зрения международной обстановки, так и простой логики – ровно такие же наши собственные спутники точно так же летают над территорией чужих стран.

В случае же, если конфликт дойдет до стадии такого уровня, что уничтожать нужно будет вообще все, на чем написано Made in USA, то спутники уж точно не станут первоочередной целью, потому что в это же время на нас будет падать град ядерных ракет. В результате полезность системы истребления спутников (равно как и вообще системы контроля космического пространства на предмет пролетания этих спутников) – вещь чрезвычайно дискуссионная.

Тем более досадно, что гениальные работы Карцева были употреблены только исключительно на этот проект, поглотивший невообразимое количество денег.

В следующей части мы завершим разговор о машинах серии М и узнаем, чем закончилась эта эпопея.

Продолжение следует…

Автор:

Алексей Ерёменко

Использованы фотографии:

http://www.ineum.ru, https://museum.dataart.com, http://www.npomash.ru, http://deduhova.ru, https://comp-pro.ru, https://ru.wikipedia.org/, http://www.icfcst.kiev.ua/