[ezup]

Это было одно из самых страшных времен в моей жизни. Был 1993 год. В январе 1992 года не стало моей мамы. В марте 1993 — не стало моего друга Серёжи, человека, которому я доверял и на которого мог положиться даже больше, чем на себя. Мои друзья помогали мне, как могли, но дело было в том, что они сами были не в лучшем положении, чем я.

Я не буду описывать подробностей, а скажу так — что такое «голод», я знаю не понаслышке. Однажды вечером он меня просто достал. Дома не было даже заварки. Денег, чтобы хоть что-то купить, тоже не было.

Я надел старое пальто, которое продувалось насквозь всеми ветрами — и вышел на улицу. Потом долго топтался около подъезда, не решаясь куда-либо идти, но потом все же решился.

Я пошел на хлебозавод. Он был не слишком далеко от моего дома. Погода была поганая- ветер. И моросил мелкий дождь. Добравшись до места, я сразу подошел к проходной и постучался. На мой стук из своей каморки выглянул старичок-вахтёр и спросил:

— Чего тебе?

Я честно ему ответил:

— Хлеба… хоть немного, если можно.

Старичок, молча, открыл дверь и пропустил меня. Показал рукой в темноту, в сторону светящихся окон цеха и сказал:

— Вон туда иди, сынок, скажи там, что тебе нужен хлеб.

Я пошел. Чем ближе я подходил, тем сильнее был запах хлеба, свежего, горячего хлеба… Вы понимаете, что такое запах хлеба для человека, который не ел два дня вообще ничего?Подошел. Цех был старый, светились окна, сложенные из стеклоблоков. Некоторые стеклоблоки были выбиты, я заглянул внутрь- на расстоянии полуметра от меня по конвейеру плыли буханки… Я отошел от окна и поднялся по коротенькой лестничке к двери цеха.

Постучался и приоткрыл дверь. В лицо ударил жар. В цеху было шумно, тепло и светло. И работали женщины, в белых халатах и колпаках, кто-то заправлял здоровенные тестомешальные машины, кто-то снимал с конвейера готовый хлеб, кто-то насыпал муку в какие-то емкости… Ближайшая ко мне женщина, уже пожилая, увидела меня и спросила:

— Чего тебе, сынок?

Я в этот момент яростно пытался протереть очки, которые запотели, как назло. Замерзшие пальцы не слушались.Наконец, протер, нацепил очки на нос и попросил:

— Если можно, хлеба. Пожалуйста.

Женщина ахнула:

— Да что ты стоишь там? Зайди внутрь хотя бы! Я зашел, потому что мое пальто совсем не спасало от холода. Я никогда не забуду, как несколько женщин просто впихнули мне в руки не одну, а три буханки хлеба. Горячего, с пылу, с жару. Я не выдержал, отодрал краюху и вгрызся в нее. Я грыз хлеб и благодарил:

— Спасибо вам, спасибо!

Пожилая женщина отвернулась, чтобы я не заметил и смахнула слезу. Но я все равно увидел. Потом она посмотрела на меня и сказала:

— Сынок, ты приходи. Приходи еще, если надо будет хлеб.

Я бормотал слова благодарности и давился горячим мякишем. Потом поклонился им — и ушел. Старичок-вахтер выпустил меня на улицу:

— Сынок, если что, я тебя пропущу, приходи.

И я пошел обратно домой, прижимая к груди уже две с половиной буханки. Домой я донес две. И больше не ходил на хлебозавод. Не потому, что с того момента мои дела резко наладились, а потому, что нельзя было злоупотре{цензура}ть добротой этих замечательных людей — ведь, мало ли…

Сейчас уже тот хлебозавод снесли, на его месте — «элитные новостройки». Но каждый раз, проходя по этой улице, я вспоминаю и доброго старичка-вахтера и тех совершенно замечательных, милых и добрых женщин, которые спасли меня от голода в холодный ноябрьский вечер.

И ругаю себя за то, что даже имен их не узнал. Не узнал вот…

Но я их всех помню. И не забуду никогда…